Марине давно ничего не было понятно. Как-то она позвонила маме. После дежурных вопросов про здоровье Елена Ивановна вдруг спросила:

– Надеюсь, оно того стоит.

– Что, мам? – Марина уже не вспыхивала, чувствуя какую-то глобальную усталость, нежелание двигаться и апатию к внешнему миру. Она была не готова решать, что делать с собственной жизнью, не готова отвечать на вопросы, не требующие ответа. На которые вообще не может быть ответа. Ей хотелось замереть в пространстве, во времени и даже не дышать. Прижать к себе Аню, которая кидалась к ней после тренировки, и в эти редкие минуты Марина, как прежде, массировала спину дочери, натыкаясь на острые позвонки. Анюта прижималась и успокаивалась. И когда уже дочь готова была вырваться из материнских объятий, чтобы побыстрее сбежать из раздевалки, Марина невольно ее удерживала, притормаживала – еще пять секунд, еще десять. Анюта была ее и только ее.

– Я всего лишь интересуюсь оплатой Анютиной секции, – сказала мама. – Меня интересовало, насколько профессиональные там тренеры. Ты же знаешь, как это важно, если вы собираетесь выбрать именно этот путь.

Марина замолчала. Мама всегда умела спросить о том, что крутилось у Марины в голове, а потом резко повернуть вопрос в другое русло.

– Гриш, может, пока не будем загонять Аню? – спросила как-то вечером Марина. – Она еще маленькая, а у нее режим как у профессионального спортсмена. Да и я устала от этих секций. Там одни разговоры про разряды, про достижения. Там мамы готовы перегрызть друг другу глотки из-за того, что чьего-то ребенка выставляют на соревнования, а другого не пригласили. Я не хочу, чтобы Аня росла, понимая, что нужно бороться за место под солнцем и выживать.

– И что ты предлагаешь? – спросил Гриша.

– Музыку, танцы, рисование. Она же девочка, ей это нужно.

– Ну да, а спорт, значит, не нужен?

– Ну почему? Просто я говорю, что ей пока достаточно просто бегать и прыгать на детской площадке. Ей нужно заниматься ради удовольствия, а не через не могу.

– У меня была одна знакомая, рисованием занималась, чокнутая на всю голову. Танцы? Чтобы она попой училась вихлять? Если ты не справляешься, так прямо и скажи. Я сам буду ее возить.

– Гриш, мне кажется, мы о разном говорим. Совершенно. У тебя какие-то странные представления о творческом развитии ребенка. Ладно, я подожду. Мне кажется, Аня сама бросит и бассейн, и фигурное катание. Ты хоть знаешь, что она плачет и не хочет идти?

– Ну и что? Поплачет, перестанет. Пусть учится себя преодолевать.

– Она маленькая. Она не должна себя преодолевать, Гриш. Она должна играть в куклы, в догонялки с подружками и учиться кататься на велосипеде!

Тогда они с Гришей так и не договорились, но все образовалось само собой. Аня сильно простудилась, долго болела, и от бассейна пришлось отказаться. А рядом с домом открылась студия фольклора, где дети пели, танцевали и стучали в бубны, и Марина записала туда Анюту. Гриша сделал вид, что все нормально, но Марина помнила тот разговор и сейчас. Да, сейчас… она бы ответила Грише по-другому и, наверное, ушла от него. Стоило так и поступить, мама бы ее точно поддержала. Но тогда Марина списала все на Гришино детство – он очень хотел играть в хоккей, мечтал о коньках и клюшке, но у его матери не было возможности купить коньки и возить сына в секцию. Мама воспитывала Гришу одна, денег всегда было в обрез. Велосипед перепадал от более состоятельных соседей, как и футбольный мяч, кеды и форма – Гриша донашивал ее за соседским мальчиком и очень этого стеснялся. Сейчас Марина точно знала – дело не в детстве, каким бы трудным оно ни было, дело в собственных комплексах и болезненной мнительности. И у Гриши внутренних тараканов оказалось очень много. Марина тогда пыталась поговорить с мамой, посоветоваться. Но та не захотела поддержать разговор, ограничившись фразой, которая запала Марине в душу:

– У него не тараканы, а заячья душа. Нет, душонка. Странно, что ты это не видишь. Еще более странно, что не чувствуешь.

Марина, все еще погруженная в воспоминания, проверила телефон – ни одного звонка от Гриши, ни одного сообщения. Светлана Михайловна в это время отчитывалась зятю по телефону:

– Тут связь плохая, только в одном месте ловится. Нет, нормальный голос, не странный. Сейчас дам Настюшу.

Светлана Михайловна с облегчением передала трубку внучке, которая рассказала папе, что все хорошо, они едят макароны и арбуз, у нее есть подружки, а бабушка все время рядом и сейчас они пойдут спать.

– Моя ж ты золотая, – чуть не расплакалась Светлана Михайловна. Степан заботливо подлил еще вина.

– Степа, это какое? – уточнила бабуля.

– Вишневое. – Степан посмотрел на этикетку.

– Странно, а пахнет малиной, что ли, – удивилась Светлана Михайловна. – И тоже похоже на наливку. Слушайте, у меня была подруга – директор мебельного магазина. Какую она настойку делала! С ума сойти! И на лимонных корках, и на ореховых пленках. Собственная технология, которую она в секрете хранила. Вот я так жалею, что не разузнала рецепт. У нее был весь балкон заставлен настойками. Когда она умерла, ее невестка все их выбросила. Ладно еще настойки, хотя тоже жалко. Там такая коллекция графинов и бутылок была – закачаешься! Для каждого вкуса – свой графинчик, своя пробка. Мы с ней ездили на блошиный рынок в Измайлово, помните, раньше такой был, сейчас и не знаю – остался ли. И там ей графины искали необычные. Вишневка всегда была в ярком стекле, а наливка на ореховых пленках – в темном. Для лимонно-апельсиновой был такой нарядный графин с мельхиоровой крышечкой. Произведение искусства. Пьешь из такого графина – и уже вкусно. Заранее. Вот я думаю, как людям не жалко? Неужели и после меня дети все выбросят, потому что не понимают?

– Выбросят не моргнув глазом, даже не сомневайтесь, – ответила Вика. – Ладно, что у вас случилось? – обратилась она к Жене.

Та улыбнулась, но как-то совсем не радостно. Оказалось, Стас решил в отпуске не только заниматься йогой, но и пройти процесс очищения организма. Очищаться он планировал касторовым маслом методом приема внутрь. Поскольку Женя страдала от избыточного веса, точнее, она не страдала, страдал Стас, который мечтал видеть жену худой и в позе «собака мордой вниз», он решил, что Женя должна пройти процесс очищения вместе с ним.

– Женечка, а вы представляете себе, что будет после того, как выпьете касторку? – уточнила вежливо Светлана Михайловна.

– Ну Стас мне рассказал. Я… схожу в туалет.

– И не один раз, не один… – рассмеялась Светлана Михайловна.

– Да, Стас составил график походов в туалет, – ответила Женя. – Но ведь это безопасно, правда? Он сам так регулярно «чистится».

– Стас, а откуда у вас касторка? – спросила Марина, начиная глупо подхихикивать.

– Привез с собой, – ответил Стас и заранее обиделся.

– Поня-а-ятно. То есть вы специально везли с собой касторку? – не смогла остановить себя Марина.

– Да, а что такого? – Стас покраснел и втянул живот.

– Женечка, дорогая, вы рожали совсем недавно. А я уже бабушка. И раньше, в мои годы, касторку использовали во всех роддомах, – ласково продолжала Светлана Михайловна.

– Еще я эту касторку застала, – поддержала Марина.

– Почему в роддомах? – ахнула Женя.

– Жень, ты же образованная женщина, хотя бы погуглила перед тем, как что-то глотать, – резко сказала Вика.

– Женя, мы уже все решили, разве нет? – возмутился Стас. – Я пойду в магазин, надо купить еще воды и туалетной бумаги. Вернусь, и мы начнем.

Все молча наблюдали, как Стас уходит. Стоило ему скрыться за воротами, как Степан щедро налил Жене вина. Марина достала сигарету и с наслаждением затянулась.

– Мы же договорились, что не курим в общих местах, тем более рядом дети, – сказала Женя, но как-то без энтузиазма и рвения.

– Не кури, пей касторку, – резко ответила Марина.

– А меня, знаете, что смущает? – подала голос Вика. – Составленный график походов в туалет. А если приспичит вне графика? Тогда что делать? Жень, если что – можешь ко мне зайти. Слушайте, вроде голова перестала болеть. Марин, можно мне еще твоего вина? С меня завтра бутылка.